Апокалипсис Антона Перчика - Страница 35

К оглавлению

35

Я велел Соньке зажмуриться. Еще ладонью глаза ей закрыл. Я Соньку нес на руках, хоть она и тяжеленная. Плюс ружье и рюкзак со спальниками, ноги у меня уже подкашивались. Но все равно так выходило быстрей — кругом же это все. Запнется, упадет, откроет глаза — и вчесарит домой. Плавали, знаем. Так мы отсюда в жизни не выберемся. Вот выйдем из Николаева (если не надсажусь), и потопает пешечком как миленькая. Пешком пойдет.

Управу мы обогнули, пошли другой дорогой. Береженого Бог бережет. Странно, в меня после вчерашнего какое-то железное спокойствие вселилось. Даже железобетонное. Полная уверенность в том, что с нами больше ничего не случится. Все уже позади. И вот только это мерзкое чувство, что за мной наблюдают исподтишка, — оно, наоборот, только усилилось. Я то и дело озирался. Мне все мерещилось, что где-то поблизости есть люди. Живые люди. Знаю, мерещится — креститься надо, но у меня руки были заняты.

Мы шли, то есть я шел, телепал на полусогнутых. Сзади — я буквально кожей чувствовал — бессильно выло село. О нас, о том, что мы все-таки сваливаем. А я вдруг увидел, какое сегодня фантастическое утро. Небо реально голубое, солнце яркое. Почки набухают на ветках, из жирной, пропаренной под снегом земли торчат маленькие ростки. И птицы пели — так громко, что голова пошла кругом. Странно, по телику показывали, что их убило всех. А у нас тут поют, по небу летают. Журавли, кажется. Им еще далеко лететь — гораздо дальше, чем нам, это уж как пить дать.

Я нес Соньку осторожно, как будто пианино или шкаф со стеклянными дверцами. Коленки у меня тряслись, думал, рухну сейчас, точно лет сто не ходил. Но со мной было теперь новое чувство. Я чувствовал себя сильным и могущественным. Типа, я все могу. Меня это все просто переполняло, я даже стал задыхаться чуть-чуть. То и дело останавливался, чтобы выровнять дыхание. И сам себе удивлялся — что я наделал, дурак? Остался тут… Зачем? Но чем дальше я уходил от дома, тем спокойней мне становилось и веселей.

Знаете, все эти дни в животе у меня жил страх. Страх, который испытываешь, когда тебя везут на операцию или когда, например, сидишь к стоматологу в очереди. С того момента, как я очнулся три дня назад, этот страх засел глубоко в животе. А теперь его не было, проснулся с утра — и нет. Зато было чувство, точно внутри сотни крошечных пузырьков. Как будто газировки напился.

А потом я увидел их, одуванчики эти. Целая поляна желтых, ярких, душистых одуванов! Я как будто родного человека повстречал — так обрадовался. Обрадовался нереально! Красиво же. Я подошел, мне захотелось показать их Соньке.

— Смотри, — говорю, и опустил ее на землю.

— Что, уже можно открывать? — Она все жмурилась. Понятно, что боялась.

— Не можно, а нужно.

Сонька открыла глаза. Но вместо того, чтобы ахнуть или ойкнуть, как это принято у девчонок (ну хотя бы из вежливости, раз уж ей эти цветы до фонаря), она нахмурилась. Ткнула куда-то пальцем и спросила:

— Что это там?

— Где? — Я не понял сначала, о чем она.

— Вон, смотри, в одуванчиках.

В два прыжка она очутилась на поляне и подняла что-то с земли.

Это был телефон.

— Дай сюда, — сказал я, забирая у нее мобильник.

Доисторический — с выдвижной антенной и черно-белым дисплеем. Из деревенских кто-то, видимо, потерял, я успел еще подумать.

И в этот момент телефон зазвонил.

Прямо у меня в руке — я от неожиданности чуть его не выронил. Я просто очумел! И тут же сообразил, что в принципе звонить он не может. Связи-то нет!

Ее нет, а он звонит. И мелодия знакомая. Точно, «Прекрасное далеко» опять.

— Ответь, — сказала Сонька. — Давай, а то сорвется.

На ней были все те же грязная куртка и шапка, а по лицу прыгал солнечный зайчик.

Квадратный.

Я нажал кнопку и сказал:

— Алё.

Я почувствовал, что расту. Как Алиса в стране чудес, сейчас упрусь башкой в потолок.

* * *

Дневник я из-за Грибка так назвал. Из-за Толика Грибкова.


День шестой
Четверг, 9 мая. День победы

Я открыл глаза и сразу увидел медведя на потолке. Моего медвежонка из трещинок.

Я подскочил на кровати: окошко, голубые шторы, Бэкхем, на спинке стула мой желтый кардиган.

Я дома?

Нет, я что — уже дома?!

Я спал?

Я спал.

Все это время спал.

В голове точно салют взорвался.

Я рухнул на пол. Хотел нормально встать, но почему-то упал. Поднялся, обул тапки и выбежал в коридор.

Пахло куриной лапшой — точно, дома! На кухне кто-то приглушенно смеялся. Мама.

Мама!

У меня сердце заколотилось.

Я ворвался в кухню.

Я стал их обнимать, всех сразу — маму, отца, Игорька, снова мамика.

Мне так хотелось их обнять все время.

И вот они рядом, все вместе, живые. Вся теплота мира вдруг шагнула навстречу и обернулась вокруг меня. Это классное чувство. Мне захотелось еще сильней его ощутить. Намотать крепко-крепко вокруг пальца, как завиток маминых волос, и забрать себе, насовсем.

Но я все равно не понимал. Серьезно, не врубался, что происходит? Что со мной произошло? Хотя было уже все равно, если честно. Просто не до того — я потом еще про это подумаю. Меня радость распирала, как вата тряпичную куклу. Радость из меня просто через край лила.

И еще наступило вдруг облегчение. Вот они — все живы, все тут. Я отстранился маленько и снова посмотрел: мама, отец — все никак поверить не мог. Опять их обнял крепко-крепко — аж Игорешкино сердце услыхал, и папино. Точно объятие это было из одних наших сердцебиений сделано. Я все повторял:

35