Апокалипсис Антона Перчика - Страница 15

Соня опять посмотрела на меня, как на идиота.

— Когда вертолет приземлился, они прямиком на него пошли. Их шум привлекает. И свет еще, по-моему. Пилот решил, что это нас ведут, открыл дверь. В общем, он так никуда и не улетел — вертолет на больничном дворе стоит.

— А может…

— Отремонтировать его не получится. Дядя Семен Колокольцев пробовал, я видела из окна. Он у нас на все руки мастер, бывший военный инженер. Короче, ничего у него не вышло. Зараженные пообрывали там все провода, внутренности повытаскивали зачем-то. Я иногда думаю, может, не такие они и глупые, хоть и мертвые… А маму после той ночи я больше не видела, мы тогда потерялись в суматохе. Я-то здесь спряталась, а она, я думала, у Колокольцевых укрылась. Но оказалось, нет. Иной раз я… — она замолчала на полуслове.

— Что иной раз?

— Тсс! Тихо! — прошептала Соня.

За дверью я услышал шаги.

* * *

На лестничной площадке кто-то был. Я слышал отдаленный неясный звук — не то стук, не то топот, словно кто-то медленно ковыляет на одной ноге, опираясь о стену. Или на костыле. А может, просто где-то хлопает дверь от сквозняка?

Как я понял из Сониного рассказа, в госпитале зараженных быть не должно. Те, что в подвале, в морге — замурованы. Дверь туда заварили, когда тут еще были военные.

На всякий случай мы выключили свет. Вообще-то, с улицы нас видно быть не должно, тут у них внутри везде ставни. Я подкрался к двери и прислушался: я снова уловил едва ощутимое дыхание — точно на ухо шепнули.

На лестнице что-то лязгнуло. Я вздрогнул и отшатнулся — как обрывком железа по стеклу.

— Мне страшно. Вдруг это они?

Я молчал. Надо было ее успокоить, наверное. Подбодрить, она ж ребенок все-таки. Но мне сейчас было не до нее, если честно. У меня у самого сердце аж в ушах грохотало — кто б меня подбодрил.

— Убирайтесь отсюда! Слышите? — вдруг заорала она. — Пошли вон!

— Ты рехнулась? — зашипел я с яростью, затыкая ей рот. — Тебе жить надоело?

В дверь саданули. Вдарили по ней, как кувалдой, оставив в центре огромную вмятину.

— Мамочки!

Я инстинктивно отскочил в сторону. Соня с визгом кинулась следом и вцепилась в меня как клещ — с мясом не отодрать.

— Ангел мой, будь со мной, ты впереди, я за тобой, ангел мой, будь со мной… — зашептала она, зажмурившись. Висит у меня на ноге, главное, и шепчет. Потом все-таки отпустила.

Я ждал еще удара. Я явственно представил себе, как по ту сторону двери стоит один из этих — с отломленным пряником. Он снизу поднялся, из морга. Учуял нас и пришел. Ему зачем-то сюда надо. К нам.

Тишина. На лестничной площадке ни звука.

Я сделал шаг. Потом еще два вперед.

— Не ходи туда!

Я заметил в двери крошечный глазок, рыбий глаз. Еще успел подумать: «Зачем им тут глазок, в столовке?».

— Слышишь, не подходи! Они же чуют!

Ага, как орать — так можно.

Еще шаг — я прижался к глазку.

На площадке дрожала неясная тень. Какой-то шевелящийся сгусток — не знаю, живой или какой.

— Бёёёргх-хынт-чщу… фу… фу… — раздалось из-за двери.

И тут я увидел глаз — белый и круглый, у него не было радужки. Только зрачок — маленький, мутный, как у вареной рыбы в ухе. Я отпрянул. Снова бормотание.

Это был голос не человека. И не животного. Этот звук как будто из параллельного мира шел — потрескивающий, медленный, тягучий, как испорченная магнитная запись. Тоскливая тошнотворная мелодия, от которой с души воротит. Я обернулся на Соню.

— Бёёёргх-хынт-щчу… Хырхввуууу… — Ощущение было, что мне в уши раскаленная смола льется.

Я зачем-то зажмурился. Стою с закрытыми глазами, в темноте, как дурак. Давай, открывай уже, делай что-нибудь. Не будь трусом. Я с места сдвинуться не мог. Это было знаете как… Вот, например, ты видишь ребенка, выбегающего на дорогу, и тут машина едет, и все, что ты можешь сделать сейчас, — закрыть глаза и ждать. Тупо ждать, пока не услышишь, пока слух не подскажет тебе, что там произошло. И эти секунды, пока ты ждешь, растягиваются почти что в вечность. Мерзкую вечность с танцующими белыми пятнами на сером фоне. И даже когда ты потом откроешь глаза и поймешь, что все нормально, никто не погиб и не пострадал, тебе уже без разницы. Потому что ты все уже увидел сам — с закрытыми глазами.

Я решил: лучше увидеть своими глазами. Сейчас. Здесь. Потому что, если нет, то я точно с катушек съеду.

И тут я почувствовал жуткое желание открыть дверь. Распахнуть ее настежь! Кто бы там ни был — я открою им, и меня сразу отпустит. Сразу будет хорошо и легко. Нужно только взять и открыть.

Это желание стало жечь меня изнутри, точно голод, как жажда. Я все еще жмурился. Я даже перестал дышать. И в тишине вдруг отчетливо услышал лязг замка, и потом — скрип открывающейся двери.

— Не надо! — раздался крик. Кажется, Сонькин.

* * *

Я открываю им дверь. Я слышу птиц. Водопады. Вулканы извергаются у меня над головой. Я дрожу, всем телом дрожу вместе с землей — она ходит у меня под ногами. Я чувствую себя свободным. Это самое крутое чувство на земле! Я свободен и абсолютно счастлив. Я понимаю, нет — чувствую: мы последние живые люди на земле. На всей планете — единственные. Есть только мы — я и Соня — и миллионы звезд над нами.

* * *

— Антоооон!

Я стоял в темноте перед настежь распахнутой дверью. Я это чувствовал — в лицо дул ледяной ветер.

Все так же продолжая не дышать, я приоткрыл один глаз — этого было вполне достаточно, чтобы увидеть.

На лестнице никого не было.